|
Меню сайта
Наш опрос
|
"История одной экскурсии" Кристина Васильева, 11 АИстория одной экскурсии
(рассказ)
День был неожиданно солнечный и приятный, с легкими облачками на голубом небе и теплым мягким ветерком, гоняющим золотистые листья по тротуару. В такую погоду хочется бесконечно бродить по старинным аллеями, рассматривать увядающую, но от того не менее красивую и очаровательную природу, запоминать в мельчайших деталях каждый солнечный блик, каждый листок под ногами, каждую птичку, с веселым щебетом проносящуюся мимо… Мы стояли на крыльце небольшого здания, рассматривая фасад и памятную табличку. Ребята с нетерпением ждали своей очереди, жаждали попасть на экскурсию по этому дому, узнать как можно больше о людях, в нем живших. Мы были в Санкт-Петербурге, в Царском Селе, в Лицее, где учился, проводил все свое время и начинал писать сам Александр Сергеевич Пушкин - поэт, имя которого знакомо каждому школьнику. Ребята очень многое слышали об этом месте, хотели попасть именно сюда. И вот они здесь. Нас пригласили внутрь. На первом этаже был гардероб, мы сняли куртки и двинулись в маленький зал, где нужно было подождать пару минут, пока не придет экскурсовод. Некоторые тут же кинулись покупать сувениры, кто-то, а именно изможденные долгой прогулкой по Екатерининскому парку девушки, устало сидели на скамьях, протянув ноги и блаженно жмурясь от удовольствия. Особо бойкие ребята уже начинали фотографировать все подряд, включая стены, окна и все, что казалось интересным на первом этаже. Прошло еще минут пять, и в зал зашел экскурсовод. Это была старая, давно иссохшая женщина с холодными глазами и безразлично-презрительной гримасой на лице. Повелительным тоном, не терпящим возражений и тем более неповиновения, она буквально приказала надеть бахилы и следовать за ней. Но это оказалось не так то просто: вместо обычных голубых целлофанов в нашем распоряжении оказались странного вида потертые тряпичные тапки, надеть которые казалось невозможным. Кое-как справившись с этой задачей, мы, спотыкаясь о необъятную обувь, буквально взбежали по лестнице на третий этаж, где, нетерпеливо перебирая пальцами связку ключей, стояла она - наш экскурсовод. Собрав всю группу, она двинулась дальше, открыв нам двери в следующее помещение. Это был весьма скромно и лаконично обставленный зал, со стоящими в центре длинным столом и несколькими стульями с прямыми спинками. Развернув нас к центру зала, Ирина Альбертовна, как она ранее представилась, начала повествование. В такой-то год Лицей был построен, тех-то здесь принимали на торжественной линейке, с такими-то трудностями им пришлось столкнуться, чтобы попасть сюда и так далее. Таким образом, зал за залом, коридор за коридором, мы потихоньку обходили все здание Лицея. Честно говоря, информация была очень занимательная, интересная, иногда даже цепляющая за душу, но более всего привлекало уже не место, а человек, который рассказывал нам о Лицее. Ее холодные, колючие серые глаза блуждали по нашим лицам с откровенной ледяной неприязнью, в уголках сморщенных, еле заметных губ можно было уловить ироничную улыбку, адресованную каждому из нас. Тон ее голоса был настолько неприятен, что порой казалось нам оскорбительно то, что она говорила, хотя на самом деле и доли упрека не звучало в ее словах. Она рассказывала о тяготах лицейской жизни, и нам казалось, что она ставит нам в пример лицеистов, упрекая нас в безделье и зависимости от жизненных благ. Она повествовала нам о свободной деятельности воспитанников, об играх в политику и литературу, о свежих стихотворениях и первых пробах в прозе, но почему-то в ее голосе сквозило некое ехидство, так и чувствовалось, что Ирина Альбертовна хочет показать нам, насколько низки мы, простые ученики, подростки, и насколько высоки они - лицеисты, дворянские дети голубой крови. Обстановка начинала потихоньку накаляться - ребята начинали нервничать, даже раздражаться. Им не нравилось то, как она с ними разговаривала. Они придирались к экскурсоводу, как могли, желая хоть как-нибудь восстановить свое уязвленное самолюбие, но ничего не помогало. Тирады Ирины Альбертовны приняли еще более агрессивный характер: речь зашла о современной молодежи, погоне за оценками, а не за знаниями, о том, что нынешние дети не могут контролировать себя, не могут обойтись без бытовой техники, жить духовной жизнью, отказывая себе во всем. Не позволялось задавать вопросы, отставать от группы, противоречить ее мнению, обсуждать вещи, рассматриваемые на полках в залах. Ребята шептались, некоторые порывались спорить, но уважение, прежде всего к женщине, тем более к экскурсоводу, не позволяло им сказать ничего оскорбительного в адрес Ирины Альбертовны. Порой ее речи выводили из себя, казалось, что жизнь лицеистов сводилась только к их учебе, духовному росту. Но разве все было именно так? Разве в их жизни не было забавных историй? Разве их жизнь наполняли только политика и духовная деятельность? Нет. Но именно в таком ключе звучали слова экскурсовода. В Лицее было холодно, потому что фактически не было отопления, но нам почему-то казалось, что холод, окутавший нас от макушек до пят, исходит именно от этой женщины, что ее сверлящий недружелюбный взгляд с каждой минутой делал пребывание в этом месте еще более невыносимым. Наконец, мы вернулись в первый зал, холодно поблагодарив Ирину Альбертовну за столь «содержательную» экскурсию, в которой заключались не только повествования о жизни Пушкина в Лицее, но и монолог на тему образования, воспитания, безграмотности и безответственности современного поколения. В ее словах была толика правды, то, что она говорила, казалось осмысленным, даже нравоучительным, но то, как она это преподала нам, с какой ненавистью, презрением и сарказмом в голосе она обращалась к нам - все это делало ее образ в наших глазах крайне негативным. Мы вышли из Лицея, улыбнулись припекающему солнцу, еще чуть-чуть обсудили эту несносную женщину и двинулись на обед, тут же выкинув из головы все ненужные нам, неприятные воспоминания об этом музее.
***
Уставшая, она пришла домой, еле передвигая свои затекшие ноги. Изможденное лицо встретило ее в отражении зеркала в прихожей. Ирина смотрела на глубокие морщины, окаймляющие ее глаза и рот, и в очередной раз недовольно шептала про себя: "Старуха сероглазая, совсем старуха". Ей было шестьдесят семь лет, но в зеркале ей казалось, что выглядит она лет на восемьдесят. Медленными шагами она добралась до кресла в углу комнаты и, кряхтя от боли в спине, уютно расположилась в нем. Протерев глаза, она привычным взглядом осмотрела неосвещенную гостиную. Тяжелые темно-коричневые шторы закрывали окна, через которые можно было бы наблюдать закат, в старинном серванте в темноте были видны очертания коллекции фарфоровых чашек, на стенах висело множество старых фотографий и открыток в рамках. На широком массивном столе красовалась пустая пыльная ваза - раньше в ней всегда стояли пестрые свежие цветы... Совсем рядом - новенькая пластмассовая рамка, где был снимок, сделанный, скорее всего, недавно. Там была маленькая девочка лет пяти, доверчиво прижимавшаяся к сильному красивому мужчине с темно-русой шевелюрой и серо-голубыми глазами. Девочка смотрела на него с восхищением, которое можно увидеть только в детских глазах - восхищение своим отцом, уверенность в его исключительности и всемогуществе. Катя, Катенька…
Ирина закрыла глаза, перед ней промелькнули последние годы ее пустой, пыльной жизни, в которой были только воспоминания и грустные улыбки. Картины ее прошлого мелькали перед ней, заставляя морщиться то ли от боли, то ли от нежелания помнить все это. Вот здесь, в этой картине она кричит на своего сына, раздраженная его поведением. Тут ему двадцать, он дерзкий и вспыльчивый. А вот здесь, в этой миниатюре, он в последний раз хлопает дверью, оставляя ее одну. Она в отчаянии, одиночестве, полном смятении. Здесь, в этой маленькой картинке, конверт, адресованный ей. В нем она видит снимок своей горячо любимой внучки Катеньки. Далее - письмо, в котором было столько желчи, боли, ненависти... Ирина мотнула головой и стряхнула с себя остатки дремоты, снова оказавшись у себя в гостиной. Она поднялась и подошла к столу, аккуратно взяла в руки рамочку и посмотрела в это невинное личико на снимке. Из серых холодных глаз покатилась слеза, оставляя на щеке тонкий мокрый след, тут же стертый платочком. Нет, не стоит вспоминать, хватит. Женщина положила рамку и двинулась к спальне…
Уже в кровати, накрывшись одеялом и положив под подушку Псалтырь, она вспоминает о сегодняшней экскурсии, о ребятах, таких невоспитанных, дерзких и импульсивных. Она вспоминает, как колкости с ее стороны разжигали в них ненависть, ярость, обиду. И она радуется: так им и надо, этим лоботрясам, ничего не понимающим в жизни. С такими мыслями и улыбкой на старом, сморщенном, как скомканный лист бумаги, лице, она засыпает, чтобы завтра прожить еще один день. Пустой и пыльный.
|
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 Календарь
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||